Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

— Ну, Петька? Пришлось тебе поработать? — вопрошает хозяйка и впивается свежевыточенным маникюром в рукав Петиной куртки. Лицо юноши опять каменеет. Он кивает и, не глядя на гражданскую жену второго, но всё же директора, вылетает на лестницу. Натахины когти только прошлись по чёрной коже.

Уже в машине Петя прокручивает и прокручивает в памяти эпизоды «работы» над супругой директора — более омерзительной схватки на его памяти не было.

Когда же за его спиной хлопнула входная дверь крошечной квартирки, Снежана произносит, царапая взглядом лоснистые щёки тётки:

— О! Как ты ценного работника застращала. Пройти позволишь? Мишун голодный.

— Ну, если не брезгуете нашей клетушкой, милости прошу.

Снежана с Мишей на плече кое-как протискивается между стеной крошечного коридора и коляской. Младший братишка, как котёнок, прижимается к её груди и мурлычет. Он кажется мягким, несмотря на худобу.

— Мы на кухне вчетвером уже не помещаемся, — продолжает томимая вопросом жилья хозяйка, отворяя кухонные двери.

— Ничего страшного, — отвечает Снежана, усаживая «котёнка» на единственный стул у самой стены, — приличные люди на кухне не трапезничают.

Пока Снежана моет братишке руки в алюминиевой миске, тётя подсаживается рядом на табурет и сетует, потрепав Мишин ёжик:

— Бедный мой, испуганной какой. Мамка твоя орала?

Малыш в ответ начинает что-то лепетать, а Снежана без эмоций, как опытный переводчик, доносит суть. Тётка распахивает лисьи глаза, которые уже выглядят не лисьими, а простыми и круглыми, и отвечает:

— А ты не такой уж дурачок, милый. Сейчас будем кушать. Я тебя сама покормлю, кутёнок.

Мишу Наталья Лазаревна любила больше всех из Яновичей. Или, точнее сказать, одного из Яновичей, вопреки справедливости и логике, она всё-таки любила. Причину этой любви она не могла объяснить даже себе самой: то ли это потому, что Миша не был её сыном, то ли потому, что он был болью Яновича. А с годами она уже и не думала «почему», а просто покупала ему игрушки и даже меняла памперсы.

Накрывая на стол, Наталья Лазаревна хохочет и шалит с племянником. При каждом удобном случае она презентует свою великосветскость и европейскость, поэтому на кухонный стол ложится белая скатерть и падает сияющая посуда. И только Мише достаётся пластиковая тарелка. Снежана сжимает губы, но оставляет это без комментария. В последнее время ссоры с родной тёткой стали главным форматом их общения.

Когда тётка ставит на стол круглое блюдо с горой дымящегося риса и запечённых кусочков форели, посыпанных рубленой зеленью, Снежана понимает, насколько голодна — так, что сводит живот. Она готова есть руками, без салфетки и прямо с блюда. Миша из всех сил тянется за ложкой, но ест плохо: через раз не жуёт или не закрывает рот, давится. Серебряной ложечкой его кормит тётя.

— Мишун, не чавкай! — с набитым ртом повторяет родная его сестра и сама с удовольствием чавкает.

Наталья Лазаревна чувствует, что настаёт подходящий момент для доверительной беседы, и вытягивает шею, вернее, чуть отрывает голову от плеч.

— Девочка моя бедная. Какое несчастье. Ещё и этого нет. Пропал. Бессовестный. Телефон отключён. Какой день уже? — причитает тётушка и гладит племянника по голове. — И Саше ведь ни слова. Какой эгоист. Всегда таким был. Ведь правда?

— Отвянь, тётка. Дай поесть, — обрывает её Снежана, выпивая залпом сок из хрустального стакана.

Но Наталья Лазаревна, наморщив мягкий лоб, продолжает:

— Аа-а… Я ведь волнуюсь тоже, и Саша места себе не находит. Ты вот тоже — круги под глазами.

— Это у меня от твоей сестры круги.

— Аа-а… Вот! Ты — дочь. Ты должна быть всегда за мать. Ведь из-за него же сорвалась. — Тётя аж подпрыгивает на табурете, а нос её напрягается, втягивая побольше воздуха. — Ведь он довёл её за всю жизнь. Вот почему, думаешь, она сейчас запила?

— Как почему? Потому что любит пить. Не понятно, что ли? — отвечает Снежана, своей вилкой разминая ломтик рыбы в тарелке брата.

— Аа-а… Всё у тебя просто. А то, что уезжает? Да часто. И неделями дома не ночевал. Какая жена выдержит?

— Вот как раз твоя сестра. Она всегда рада была, когда муж её сваливал. Сразу в доме тусня с бухлом. Или сама ночевать не приходит. Да она меня в садике забывала сколько раз. О чём ты, Натаха? Мученицу нашла.

От Натальи Лазаревны ускользает патетизм. Мощность голоса буксует на аргументах племянницы, но она не сдаётся.

— Всё равно — нет у него права держать всех в неведении! Вот она, голубка, и перестрадала. Я вчера её голос как услышала, размытый такой, детский… сразу поняла — быть беде.

— Вчера? — Снежана дёрнула плечами. — Ну, и отчего ж ты не примчалась, тревогу не забила?

Пойманная с поличным, Наталья Лазаревна восклицает:

— У вас всегда я! Мало я Польку с процедур встречала, в больнице с ней сидела, дома караулила? Я что, жизнь свою должна положить ради её трезвости? Охранником бесплатным служить круглосуточно? А кто о моей семье позаботится?

Нарисованные карандашом брови изгибаются на мягком лбу тётушки так, что Снежану бросает в холод.

— Хватит, знаю всё наизусть! — восклицает Снежана, бряцнув вилкой. Но, вздохнув, она добавляет: — А может, и к лучшему всё. Теперь её неучастие в моей свадьбе решается без прений сторон.

Тётушка замолкает. Высморкавшись, тем же платком утирает выступившие слёзы и произносит с надрывом:

— Надо было ещё раз закодировать её, я вам говорила! Только кто меня слушает? Это же в марте она, на женский день запила. Ох как запила. Тогда весь её салон гудел, а потом стонал. И подружки Полькины, стерва на стерве, — нет бы остановить женщину. Где там. На халяву пить до смерти готовы, хоть и брюликами в пупах сверкают. Это они в салоне у неё, на процедурах, только сок да коктейли травяные своими хоботками потягивают. — Наталья Лазаревна делает жест рукой в сторону окна, где, видимо, по её мнению, обитают «подружки Польки».

— Дались тебе подружки её! Я их не то что по именам — лица запомнить не могу, — пожимает плечами Снежана. — Все блондинки, и грудь и губы одного размера… Чаю дашь? Только свежего. И мне, и Мише, — сказала Снежана, направляя властный взгляд на хозяйку крошечной квартиры.

Тётушка съёживается и поддаётся. Лисьи её глаза сверкнули, однако, недобрым светом, а жёлтые завитушки заволновались, оттого что она в очередной раз задумалась о справедливости. Наполненный отфильтрованной водой чайник сипит, и хозяйка, не поворачиваясь к столу, всё же решает затронуть животрепещущую тему.

— Снежана, я вот что, я с работы ушла, ты знаешь. Саша обещал к себе взять, на «Икар», но нет, твой отец опять упёрся. А знаешь что? В газетах икаровцы дали объявления о найме. А меня не берут! Не понимаю! Какое право он имеет не допускать собственника к делам предприятия?